Коваль. Самая легкая лодка в мире
С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк».
   В соседнем дворе жил ударник Витя Котелок. Он не был ударником труда. Он был ударник-барабанщик. Он играл на барабане в кинотеатре «Ударник». Все верхние зубы были у него золотые, а нижние – железные. Витя умел «кинуть брэк».
   Перед началом кино оркестр играл недолго, минут двадцать, и наши ребята мучительно ожидали, когда же Витя «кинет».
   Но Витя нарочно долго «не кидал».
   Наконец в какой-то момент, угадав своим барабанным сердцем особую паузу, он говорил громко: – Кидаю!
   Оркестр замирал, и в полной тишине начинал Витя тихохонько постукивать палочкой по металлическому ободу барабана и вдруг взрывался, взмахнувши локтями. Дробь и россыпь, рокоты и раскаты сотрясали кинотеатр.
   Витя Котелок подарил мне шикарный медный зуб и отрезал от своей тельняшки треугольный кусок, который я пришил к майке так, чтоб он светил через вырез воротника.
   Я расстегивал воротник и надевал зуб, как только выходил на улицу.
   Зуб был великоват. Я придерживал его языком и больше помалкивал, но с блеском улыбался. По вечерам ребята выносили во двор аккордеон и пели:

 
В нашу гавань заходили корабли,
Большие корабли из океана…
 

   Сумерки опускались на Москву и приносили с собой запах моря. Мне казалось, что в соседних переулках шумит прибой, и в бронзовых красках заката я видел вечное движенье волн.
   Распахнув пошире воротник, я бродил по Дровяному переулку, сиял зубом в подворотнях. Порывы ветра касались моего лица, я чувствовал запах водорослей и соли.
   Море было всюду, но главное – оно было в небе, и ни дома, ни деревья не могли закрыть его простора и глубины.
   В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.
   Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро

Подпись автора

БА - ДУМ - ТСС!!

Евгений Чириков. ПОРОША

   Выпал первый снежок, и мы, по обыкновению, отправились на зайчишек. Верстах в двадцати от города, в глухой, затерявшейся среди лесов деревеньке был у нас приятель, мужик, страстный охотник, Осип, наш постоянный спутник в таких случаях. Приехали под вечер… Подъезжаем к знакомой избе, а Осип уже у ворот стоит, скрестив руки по-наполеоновски. Ждет, ухмыляется и говорит:   — Зайчишек сколько угодно, а только уж не знаю как…   Лицо Осипа потускнело. На нем отпечаталась забота и огорчение. Он вздохнул, почесал за ухом и добавил:   — Верно, завтра без меня пойдете…   — Как так?   — Почему? А ты почему не пойдешь?   — Я-то? Да так… Препятствие мне вышло…   — Да в чем же дело?   Осип подозрительно огляделся, увидал идущую жену и тихо произнес:   — Потом скажу… Идет вон моя-то краля… Тихо!   Все это было неожиданно и загадочно. А кроме того, и огорчительно: без Осипа мы оставались, как без рук. Без него ничего путного не выйдет. В этот момент мимо проходила жена Осипа с ведрами на коромысле. Молодая, здоровая и красивая баба, а лицо злющее, глазами прямо съесть нас хочет. Чуть-чуть кивнула головой на наши приветствия.   — На охоту к вам приехали! — заискивающе говорю бабе.   Она поморщилась, сказала: «Вижу уж!», — и, пихнув нашу собаку ногой под брюхо, пошла за водой. Очевидно, препятствие крылось именно в этой женщине.   Прошли в избу. Расположились. Осип стал самовар ставить. Держит себя как-то виновато и сконфуженно, точно из тридцатилетнего мужика снова в мальчишку превратился. Охает, вздыхает, то молитву шепчет, то ругается самыми скверными словами. И все это потихоньку, несмело, почти шепотом…   — Как же это, Осип? Без тебя дело не выйдет… Ты уж пойдем!   — Да я всей душой бы, а только…   И опять чешет за ухом:   — Препятствие!   Мы вынули флягу с коньяком, сами выпили и Осипу стаканчик поднесли. Перекрестился, поздравил с «порошей», выпил, крякнул, вытер усы и говорит шепотом:   — Опять черт на моей бабе поехал!   — Неужто жена не пускает, а ты… слушаешься?!   Раньше мы не замечали, чтобы Осип был в особенном послушании у своей жены.   — Боишься своей бабы?   — Не в том беда! — посматривая боязливо на входную дверь, сказал Осип. — А скучает она, моя супруга… Ребят, видишь, у нас нет, а ей охота… Не рождаются у нас дети, а она, дура, взяла себе в башку, что от того и не рождаются, что я по лесам с ружьем шляюсь… Шляешься, говорит, как кобель бездомовый, потому, дескать, от тебя и приплоду нет! От земли, говорит, отбился, от жены отбился… Терпела, говорит, а больше не желаю.   — А ты и испугался? На-ка, выпей еще!   Выпил и опять смелее заговорил:   — Она ведь у меня вроде, как кобыла с норовом… Баба она, конечно, молодая, из себя видная, а тут у нас, в селе — верст пять отсюда — псаломщик есть, Ипатычем зовут. Ну, заглядывается на нее, глазами все прелюбодействует, когда она в церковь ходит… Ну, вот она, дура, и грозится: ежели, говорит, на охоту хоть один раз еще пойдешь, я, говорит, в кухарки к Ипатычу уйду! А он, Ипатыч, ненадежный, бабник… Он как раз сманит… Все глядит, где что плохо лежит…   В сенях послышался шум шагов, и Осип стих.   — Идет она. Тихо! — шепнул и пошел к самовару. Вошла баба с ведрами. Осип опять сделался кротким, забитым и заговорил с женой ласковым подобострастным голосом:   — Я, Малаша, самовар наладил… Я и яиц сварил… И хлеба нарезал…   — Вижу!.. И водки наглотался: слышу дух-то, за версту несет!   — Один стаканчик всего и выпил, а ты…   Мой спутник почувствовал неловкость, торопливо налил стаканчик и поднес бабе:   — Просим выпить и вас, хозяюшка!   — Много благодарна. Не употребляю… — хмуро ответила баба, а муж стал упрашивать:   — А ты выпей! Нехорошо отказываться-то… Хоть пригубь! Некрасиво выходит!   — Выпейте уж стаканчик! А то нам удачи не будет…   Баба поколебалась, традиция взяла верх над злостью. Взяла стаканчик и, поклонившись, с прежним злым выражением на лице, произнесла:   — Ни пуху, ни пера вам!   Выпила, поставила стаканчик вверх дном и отошла.   Сели за стол. Подсел и Осип. Когда жена выходила из избы, Осип подмигивал на флягу с коньяком, мы наливали, и он быстро опрокидывал стаканчик в горло. Потом стали готовить патроны, чтобы все было готово с вечера. Осип помогал и поминутно вздыхал. Его томила привычная страсть бродяжничать с ружьем и собаками, разбирала зависть к нам и досада на свою жену.   — Почему Осипу-то нельзя с нами? — спросил я бабу.   — Кто его знает! — ответила она, глядя в сторону. — Видно, набегался уж кобелем по лесам да оврагам… Видно, всему конец бывает… А вы спросите его, сколько ночей он в году с женой ночует, а сколько в лесу с оружием своим?   Мы переглянулись с Осипом. Ничего не выходит! Осип озлился: ходит по избе, что-то ищет, вещами кидается, взял свое ружье и перевесил на другое место. Баба покосилась и говорит:   — Что, никак и ты собираешься на охоту?   — А это мы утром поглядим! — повелительно ответил Осип. — Захочу — пойду, не захочу — дома останусь. Все в моей власти…   — Чего же, туда тебе и дорога! Не забудь только, что я тебе сказала про Ипатыча!   — Дура ты!   И супруги разговорились и мало-помалу перестали беречь свою супружескую тайну.   — Для чего я замуж выходила? А? — наступала баба, сверкая глазами.   — А ты, дура, спроси вот образованных людей! Вот спроси, в том ли причина, что люди на охоту ходят!   — Нечего мне спрашивать! А только я больше не согласна… Обнимайся со своей одностволкой, а я… я…   — К Ипатычу пойдешь? Да?   Баба ушла за перегородку, и вдруг оттуда понесся глухой вой. Точно ветер в трубе завыл. Баба заливалась горючими слезами и причитала:   — И зачем только я, дура, замуж пошла за этакого… Живу: ни девка, ни вдова, ни мужняя жена!   Осип досадливо махнул рукой и сказал нам:   — Извините уж ее, дуру!   А потом подошел к перегородке, оперся на косяк двери и стал утешать бабу:   — Ну, что я, дура, сделать могу? Не от нас это, а от Бога! Подай ей ребенка! Что я сделаю, ежели не родятся? Погоди до утра: из снега слеплю… Мало одного, так двух вылеплю… Вот спроси образованных людей: они охотники тоже, а детей имеют! А между прочим, спать пора, а ты скулишь, как сука за воротами… Господам мешаешь. Иди на печь! Я сейчас и лампу загашу. Буду я ждать, покуда ты отревешься. Карасин зря палить…   Мы уже улеглись. Погасла лампа. Белая снежная ночь смотрела в два маленьких окошечка. Зашуршали по стенам и за печкой стада прусаков-тараканов, а шепот за стеной долго еще мешал нам спать. Потом и шепот стих, а вся тишина казалась пропитанной тяжелой и смешной драмой супружеского несчастия… Рано разбудил нас Осип. Чуть светало. У него все было приготовлено: и самовар, и лошадка в санках-дровнях. И отношения с женой налажены в благоприятную сторону. Это было сразу видно по лицу: умиротворенное, спокойное и энергичное. И улыбка блуждала на нем.   — Ну, скорей вставайте да и поедем!   — А разве ты с нами поедешь?   Осип подмигнул и ухмыльнулся:   — Ничего… Обошлось. В остальный раз, говорит, отпускаю…   — Как же это уговорил?   — Бабу только поцелуй покрепче, она на все согласится… Я ведь ее характер хорошо знаю… Дура, конечно, а так она баба добрая, обходительная… Снежок, господа, идет. Охота будет хорошая!   Попили чаю и поехали. Баба вышла провожать. Лицо у ней было ласковое, и она помахала нам платочком…   Когда проезжали селом мимо домика Ипатыча, Осип погрозил своим кулаком и проворчал:   — Я тебе покажу, как на чужих баб охотиться! Кобель проклятый! Право!   Мягкий, белый, как лебяжий пух, снежок, валился с небес. Лошадка пофыркивала и бойко бежала вперед. А впереди выплывал лес, точно в сказке, — весь обсахаренный инеем, заколдованный, молчаливо-таинственный…  

Подпись автора

БА - ДУМ - ТСС!!